Оказывается, как минимум один хвост действительно был. А оконченных сказок почему-то четыре, и я не понимаю, так просто писала, или кому-то... если кому-то - еще раз прошу, напомните.) Чародейка очень замоталась перед новым годом, и сейчас с трудом сметает мозги в кучку...
1 часть "Изумруды и рубины" (Вы здесь) | 2 часть "Золото и лазурь" | 3 часть "Серебро и янтарь"

Изумруды и рубины

...И резал тот клинок не плоть, не хлеб,
не дерево, не бумагу.
Им нельзя были убить ни себя, ни другого,
а только пустоту в сердце, тоску на душе,
да дурные мысли в голове.

Когда она на ходу спрыгнула с повозки на землю, сумерки уже накрыли дремлющие земли своим графитовым покрывалом. Пегая лошадка недоуменно мотнула гривой, возница остановился у озера, по водной глади плыл в тумане одинокий остров, словно призрачная лодка с темно-зеленым еловым парусом. Вдали мерцала полоска огней неведомого города, а позади стеной высились железные горы, поросшие у подножия непроходимым лесом.
- Спасибо вам, дедушка! Дальше я сама, - улыбнулась она, легко забросила на плечо небольшой сверток на вытертом ремне.
- Да куда же ты пойдешь, милая, на ночь глядя? - участливо всплеснул руками старый рыбак, - Отсюда до ближайшего поселения час пути. А в этих местах одни только чудища лесные водятся!
Но она только весело пожала плечами, тряхнув небрежно собранными в косу волосами.
- Кому чудища лесные, а кому и братья родные. Да и что менестрелю сделается? И не в таких переделках везло.
- Ну, как знаешь... вот шальная девка.
Седой человек сокрушенно покачал головой, незаметно делая обережный знак, и повернул задремавшую лошадку вниз, к воде, туда, где с утра были заготовлены сети. А она по прежнему стояла, с улыбкой глядя на вековые стволы, и слушала ленивое ворчание, с которым шелестели уходящие в небеса кроны. И ощущала, она - дома.
читать дальше
***
...В самом сердце леса, среди почерневших от времени могучих дубов, стоявших у границы гор, высились острые скалы. Между ними скрывался темный проход, незаметный постороннему, укрытый в тени сплетающихся ковром побегов. Легкие шаги прошуршали в траве, но едва нога в потертом сапоги ступила на замшелый порог утеса, из пещеры рванулись навстречу волки. Их глаза сияли, как драгоценные камни, а шкуры были из металла, столь искусно выкованного, что даже на ощупь не отличить от жесткого меха.
Железными были те волки, но в их зрачках светился ум, и дыхание жизни, словно не мастер создал их, а великий лес, столетиями хранящий множество тайн, неведомых людям.
- Приветствую вас, дети огня... - менестрель улыбнулась, она говорила негромко, зная, что ее услышат, - Вы так выросли с тех пор, как я видела вас в последний раз.
Страшное рычание вмиг стихло, едва звери увидели гостью. Один из них, серебряный, как луна, первым подошел к девушке, внимательно обнюхав протянутую руку. Гордо фыркнул, когда пальцы ласково коснулись ушей, и с достоинством рыкнул, делая шаг в темноту. Дойдя до лестницы он обернулся, тряхнул головой, словно приглашая следовать за собой, и вновь устремился вперед, независимой тяжелой рысью.
- ...Да, теперь с вами непросто будет играть. Кто бы мог подумать, что вырастет из толстого клубка, который невозможно было согнать с колен? - шутливо рассмеялась девушка, осторожно ступая по волчьим следам.
И словно в опровержение ее слов чей-то нос ткнулся в темноте в ладонь, ласково прикусив запястье. Но когда она обернулась, три зверя, шедшие за спиной, рыжий, золотистый и черный с невозмутимым видом отвернулись, словно бы занятые своими делами. Только хвосты незаметно шевельнулись из стороны в сторону.
- Вот хитрецы... все в своего отца, - проворчала менестрель, пытаясь выглядеть строгой.
И все равно рассмеялась, не выдержала, как всегда - разве можно сердиться на чудеса?

***
В кузнице было жарко. Мастер работал уже много дней, не покладая рук, раздувая меха, подкидывая дрова в топку. Мерно грохотал молот, раскаленный добела металл рассыпал искры от ударов, шипела вода, и казалось - работа движется сама собой, словно бы тысячи незримых духов трудятся рядом с кузнецом.
Он не медлил, и не торопился, его нынешнее изделие было совсем небольшим, на первый взгляд, простым, но он знал - самое сложное всегда кажется простым на первый взгляд.
Ему многое было ведомо, он знал былое и знал будущее.
Он ждал.

В грохочущем шуме никто бы не услышал шаги. Волки неслышно скользнули через порог, улеглись на свои места. Менестрель немного задержалась, приостановилась, огляделась вокруг, присматриваясь... вспоминая.
И вошла внутрь, присела на шкуры у огня, внимательно наблюдая за работой, стараясь не мешать.
Ей нравилось просто смотреть, порой она жалела, что совсем не умеет рисовать, разве что - словами. Бывают такие... необычные существа. Больше, чем просто красивые. Намного больше.
Мастер казался частью огня, металла и ветра. Длинные черные волосы, собранные в косу, но все равно растрепавшиеся, ничуть не были обожжены искрами, как и туника, затейливый серебряный узор ткани казался переплетением ночных трав. Строгое, красивое, и жесткое лицо было сосредоточенным, твердым и спокойным, но в темно-зеленых глазах искрился живой, мудрый и всевидящий насмешливый огонь, а тонкие пальцы касались пламени, без всяких рукавиц, и на них не оставалось ожогов.
О нем можно было бы написать песню, но слова передадут лишь внешность, не дух. Дух мастера был ярче пламени, он казался одновременно молодым и старым, словно не внешние тридцать, и даже не эльфийские триста, а тысячи три лет прожил в этом мире.
А может, так оно и было? Кто знает...
Менестрель задумчиво улыбнулась, доставая из сумки инструмент. Она хотела сказать о многом, и знала - там, где не хватает слов, хватит нот. Сверкнули в бликах огня рубиновые капельки, и флейта запела, переплетаясь с мелодией, заглушая шум кузницы, зазвучал тихий голос, он был нигде и повсюду, как ветер над заливом, прилетевший из лесной чащи.

А знаешь? В словах мало правды.
И чем больше, тем меньше.
Слов.
Нежданно-негаданно,
Я молчаливо жду.
Играют в оправе
Рубины
И ты - придешь.
Лес мой, свет мой,
Звездная ночь.
Я этим кленам - дочь,
И флейте - сестра.
Бросает огонь костра
Рубиновый блик.
Я снова пою о всех,
Кто здесь рожден.
Кто погиб.
Кто золото вплел
В рукава мои.
И синие облака
Подарили наряд.
Станут в ряд
Сосны и тополя.
Наша земля,
Наша мечта,
Наш дом.
Вот, что - не ложь.
В бреду.
Ночами я повторяю имя.
Сама не помню, кого жду.
Но знаю, что ты придешь.

Флейта замолчала, а кузнец все работал, словно не слыша песни. Но менестрель знала, он все слышит. Даже если бы она не произнесла не слова. Она сидела, задумавшись о чем-то, глядя в огонь, и в его свете голубые глаза казались зелеными, как изумруды.
Наконец, грохот стих, мастер отложил инструмент, споласкивая руки в бившем из стены ключе, и поднял голову, усмехнулся, без тени удивления и усталости, кивнул гостье.
- Лорвейн, - в коротком имени прозвучало все сразу, приветствие, нежность, и теплая сила огня.
- Здравствуй, Лоноэ.
Менестрель улыбнулась, шагнула навстречу, прижавшись к груди, не обращая внимания на сажу, слегка запачкавшую рукав.
- ...Как же я скучала. Никому не призналась бы, а тебе скажу, - чуть погодя, прошептала она, запрокинув голову.
Кузнец усмехнулся, в черноте глаз блеснуло что-то лукавое.
- Отчего же?
- Ну, ты же знаешь, какая я гордая. И вредная. А ты... ты свой. Тебе можно, - рассмеялась девушка, и фыркнула, - Будешь смеяться, ухо откушу, эльф!
- От эльфийки слышу, малышка, - снисходительно ухмыльнувшись, проворчал он в ответ, немного отстранившись, и протягивая руку, - Тут дымно, идем, прогуляемся. Луна нынче взошла рано.
Лорвейн кивнула. Ради этой ночи стоило неделю провести в пути, забравшись почти на край света. Лоноэ не был эльфом в прямом смысле этого слова, но для нее он был намного больше, чем другом.
Это странно, но порой духовное братство значит едва ли не больше кровного. По сути, иногда оно дороже всего. Сестры и любимые могут уйти и предать, а тот, кто стал частью сердца - никогда.
И забыть его не легче, чем вырезать кусок сердца. Невозможно. Как забыть саму себя.

***
Они шли сквозь лес - рука об руку, отодвигая от лица ветви, перешагивая поваленные стволы. Шли долго, до самого озера, где все также сидел у воды задремавший рыбак. Сопровождавший их рыжеватый волк прижал уши, хищно оскалившись, но кузнец твердо придержал его, погладил по жесткой холке:
- Не сейчас, Медный. Ни к чему портить столь дивный вечер, - усмехнулся он, по звериному склонив голову набок, взглянул на девушку.
Лорвейн тихо рассмеялась, подняла взгляд, улыбнувшись одними глазами в ответ.
- Ты как всегда прав. Но знаешь? Нас, кажется, заметили.
Она кивнула на старика. Тот смотрел на них из лодки, в близоруких глазах застыл граничащий с безумием ужас.
Ему вдруг привиделось, что вверху, на холме, стоит огромный, иссиня-черный дракон, и в его чешуе сверкают золотистые искры. А рядом, почти незаметная в тени крыла, сидит рыжая лиса, и застыл похожий на нее волк, только глаза его сияют неживым, алым светом, как два уголька.
Но менестрель достала любимую флейту, и с первыми звуками тихой мелодии все исчезло. Наверху были только люди - худощавый, черноволосый мужчина, да девушка с русой косой, а с ними рядом улегся рыжий пес. А рыбаку вдруг стало так легко, страх ушел, растворился, как озерный туман, и почудилось, будто его красавица-дочка, склонившись у огня, поет внуку старую колыбельную...
- Поутру он и не вспомнит, какой странный ему привиделся сон... - тихо хмыкнул кузнец, опуская руку, по пальцам пробежали и исчезли зеленоватые искорки.
Лорвейн снова улыбнулась, рубиновые огоньки на флейте подмигнули, словно подтверждая слова хозяйки:
- Ну, и пускай. Главное, мы с тобой никогда не забудем...
Лоноэ ничего не сказал, крепче обнимая девушку, глядя поверх ее головы вдаль. В его глазах была мудрость столетий, тень грусти, и легкая усмешка, словно он знал что-то такое, что позволяло никуда больше не торопиться.
А в полночь вернулись обратно, сквозь дремучую лесную чащу, и девушка крепко держала ладонь кузнеца, чтобы не сбиться с пути. Казалось, он видит в темноте, а может деревья расступались впереди, смыкаясь за спиной, пряча цепочку в четыре следа.
Потом они еще долго сидели у огня, разговаривая о чем-то, и менестрель впервые за много лет не пела, а слушала песню, странную песню на древнем языке, от которой становилось удивительно спокойно на сердце... И когда хозяин кузницы заварил крепкий травяной чай, она молча улыбнулась, принимая из рук черную пиалу, вдохнула теплый аромат, коснувшись пальцев. Прижалась щекой к плечу, и прошептала так искренне, как не говорила уже много лет - "спасибо тебе".
Не за чай, вовсе нет. Хотя и за него тоже.
А где-то в вышине призрачно мерцала всевидящая луна, и выли в глухом лесу волки, купаясь во тьме, словно в море.


***
На рассвете, когда менестрель открыла глаза, разбуженная рычанием лежащих у входа зверей, звуков пылающего горна не было слышно. Огонь тихо метался в очаге среди камней, блики плясали по стенам, но стальные молоты молчали.
Мастера нигде не было видно, но Лорвейн знала - он здесь.
Лоноэ, великий кузнец, дарующий своим творениям живую душу. Он всегда был здесь, жил в этих скалах, и пламя всегда горело в его сердце, пламя, куда более яркое, нежели огонь, плавящий железо в горниле.
Менестрель ощущала его присутствие, его дух был в глазах волков, строго, но без тени злобы скалившихся по углам, в черных стенах, и горьковато-сладком дымном воздухе, сухом, от прокалившего его жара.
А рядом с ней, на шкурах, лежал тонкий, острый кинжал в простых, но искусно украшенных калением ножнах. Его лезвие отливало вороненой сталью, а на рукояти сияли изумруды - точь в точь, словно волчьи зрачки.
Лорвейн улыбнулась - мечтательно и открыто, так, как улыбаются дети.
- Благодарю тебя... именно о таком я мечтала. Никому не сказав ни единого слова, только есть ли что-то, что тебе неведомо, Лоноэ?
Она протянула руку, желая взять подарок, но он неожиданно оказался тяжелым, словно выкован из чугунной руды. Словно кто-то не хотел отпускать их обоих отсюда...
Менестрель покачала головой.
- Мне жаль. Но я не могу, ты знаешь. Хочу, но не могу. Песня - моя жизнь. Также, как твоя - огонь и сталь.
И в тот же миг незримая сила отпустила кинжал, в пещере с шумом пронесся, и исчез жаркий вихрь.
Лорвейн шагнула к выходу, туда, где ждала ее дорога. И остановилась. За спиной никого не было, но она ощущала пристальный взгляд, странный, немного острый, и до боли родной.
"Я тоже тебя люблю... мы - как две грани одного клинка. Нераздельны".
Менестрель неслышно вздохнула, обернулась на пороге, не отнимая ладони от ножен, хранивших тепло мастера, улыбнулась через плечо, глядя в пламенный сумрак, коснувшись кончиками пальцев изумрудной рукояти:
- Я вернусь, обещаю. Мы будем жить. Пока звучат мои песни и горит твой огонь.

Мы будем, поверь мне.
Мы будем жить вечно.
Хоть кажется - сил нет,
Хоть кажется - лечь бы.
Мы будем - как звезды,
Мы будем - как ветер.
Ни капли не поздно.
Уйти на рассвете.
К любимому лесу,
В родные просторы.
Все будет, поверь мне.
Весна уже скоро.